Когда в последний раз у него было ощущение, что дома он – дома? Наверное, в той, любимой холостяцкой квартирке, обставленной по собственному вкусу, куда мало кто был вхож… Во всяком случае, никаких шумных сборищ, никаких посторонних девиц – для этого имелся широко известный в узких кругах «ООО Мотель». Разве что Жданову позволялось являться в любое время дня и ночи, в любом состоянии. Но – одному. Нет, был один раз, когда Роман сам, своими руками, чуть ли не силой запихнул лучшего друга в свое жилище. С девушкой. С Катей.
Он никогда не расспрашивал Катерину о подробностях той давней истории. Ну, в самом деле, не спрашивать же – понравилась ли ей у него дома. Да и наверняка ей было не до разглядывания интерьера, хотя Роман считал, что по удобству и уюту та его квартира может дать фору любым модерновым апартаментам: светло, стильно. Не то что их теперешнее жилье – что-то среднее между пещерой и запасником музея: полумрак, специфический запах и много-много старинной мебели.
Нет, пожалуй, не старинной, а просто старой. Эту квартиру им уступил деловой партнер, получивший ее в наследство. Да-да, от бабушки, которая, как у каждого приличного француза, была русской. И мебель была в стиле «а-ля рюсс» – может, именно поэтому Катерина решительно не пожелала с ней расставаться? А ему было почти все равно. Почти – потому что, шипя от боли при очередном соприкосновении с выступающим боком массивного шкафа или некстати попавшейся на пути банкеткой, он от души высказывал все, что думает об этом скопище рухляди. Но – чаще всего себе под нос, ибо на все его предложения осовременить жилище в ответ получал только взгляд. Укоризненный и… У Романа не находилось точного слова для оценки того выражения, с каким Катя иногда на него смотрела. Оставалось утешаться тем, что когда-нибудь – скоро, скоро! – она сама захочет что-то изменить в своем окружении. Чтобы было удобно им всем. Троим.
Но… троих не получилось…
Малиновский, как и два дня назад, стоял в темной прихожей, стараясь производить как можно меньше шума. Но тогда, после неожиданного и трагичного звонка из Москвы, он постарался уйти незамеченным, не решившись разбудить наконец-то забывшуюся беспокойным сном Катерину. Оставил на прикроватной тумбе записку, тихонько поцеловал в горячую от недавних слез и температуры щеку и понесся в аэропорт. Из Москвы позвонил дважды, и оба раза неудачно. Сначала в доме был доктор – температура продолжала держаться, и, несмотря на утверждение жены, что все нормально, он чувствовал, что это далеко не так. И было ужасно стыдно за то, что он не рядом. Но потом натыкался взглядом на почти теряющую сознание мать, сосредоточенного и отрешенного Андрея, - и в душе оставалась только горечь. А второй раз телефон взяла Туся, чтобы сообщить, что Катя спит. Уже почти сутки, но это нормально. Слишком сильный стресс и слабость, но они справятся. И пусть Роман не беспокоится, там, где он сейчас – гораздо труднее.
А он и не спорит: прошедшие двое суток слились в сплошную карусель. Напряжение от всех траурных мероприятий, непривычное чувство растерянности и ни то жалости, ни то тоски при виде крошечной дочки Жданова…
Но теперь он дома. Нужно только набраться смелости и войти в их спальню. К жене.
***
На кладбище все прошло быстро и по заведенному порядку, да и народу было не много - сослуживцы и просто знакомые простились в траурном зале при морге, - а уж на поминальном обеде в новом, еще не до конца отделанном доме Ждановых-младших, людей оказалось еще меньше: только родственники и самые близкие друзья. Да и те себя явно не в своей тарелке чувствовали. Если по-другому - вообще возможно в подобной ситуации, конечно. Говорили тихо, слова подбирали, переглядывались и на «убитого горем» мужа осторожные взгляды бросали.
Жданов действительно выглядел неважно. Бледный и явно уставший, движения замедленные, будто через силу. Но, в отличие от присутствующих, Малиновский точно знал, что это всего лишь похмелье, усугубленное бессонной ночью - спать они вчера так и не легли, и сочувственно вздыхать не торопился.
После трёх положенных стопок все, не сговариваясь, из-за стола поднялись и с явным облегчением разбрелись по гостиной. Родители, а за ними и Ждановы-старшие, собрались уезжать. Малиновский с ними попрощался и из комнаты вышел, собираясь позвонить домой – с утра еще хотел, но времени всё не было. А когда вернулся, увидел то, точнее ту, которую увидеть не ожидал совсем. По крайней мере, здесь и сейчас. Увидел и застыл от неожиданности. Даже дыхание перехватило в первый момент. Взглядом по ней скользил и глазам своим, если честно, не верил.
Она его не видела. Стояла спиной к двери, рукой на спинку кресла, в котором Жданов сидел, оперлась и говорила ему что-то. Потом на корточки перед ним присела, в лицо снизу вверх заглянула. Андрей ей улыбнулся, потом глаза на дверь поднял и, встретившись с ним взглядом, нахмурился. Ольга тоже обернулась. На него посмотрела и брови удивленно вскинула. Так знакомо.
- Лицо попроще сделай, - хмыкнул подошедший Зорькин, к выходу Малиновского развернул и даже подтолкнул слегка. Роман не стал сопротивляться и вышел из комнаты.
- Плюнь! И забудь! – посоветовал Колька, как только они оказались в холле. – Не до этого сейчас!
- А до чего? – Малиновский руки в карманы джинсов засунул, в кулаки сжал и на Зорькина глянул, прищурившись. - Он вообще-то жену сегодня похоронил, сестру мою, между прочим! А уже..!
- И что? Поубивать их теперь?
Малиновский глухо рыкнул, кулаком в стену со всего маху вдарил, так что висящее на ней бра жалобно звякнуло, и к окну отошел. Колька выждал немного, потом подошел, рядом встал и вздохнул:
- Меня сейчас больше Катина реакция беспокоит.
- Думаешь, в Москву решит вернуться?
- Вот кто о чем! – усмехнулся Зорькин. И продолжил уже серьезно. – Она еще в себя не пришла, а тут такое. Ты уверен, что она выдержит?
Рома на Зорькина через плечо глянул, потом снова к окну отвернулся и головой покачал:
- Нет.
- Вот и я о том же.
Помолчали.
- Давай, я с тобой полечу?
Малиновский пожал плечами:
- Не знаю. Как хочешь, - обернулся, на двери гостиной взгляд бросил, потом на Зорькина посмотрел. – Пойду, пройдусь, - за ручку входной двери взялся, на Кольку снова глянул и усмехнулся невесело. - А то, действительно, натворю что-нибудь.
Москва. Зима 2008.
- Маргарита Рудольфовна, я не знаю. Честно, не знаю, - тянул в трубку Малиновский, пытаясь при этом сосредоточиться на дороге и впереди идущих машинах. Вон тот лексус явно собрался поворачивать…
- Рома! Ты меня слышишь?!
- Да-да.
- Рома! Он две недели на звонки не отвечает и сам не звонит!
Малиновский только маятно вздохнул. Не то чтобы он не разделял беспокойства Маргариты. Разделял. И очень даже. Жданов явно не самый здоровый человек и то, что он две недели не выходит на связь, внушает соответствующие опасения. Тут он с Маргаритой был полностью согласен. Но исполнить ее просьбу: поехать и найти Андрея, - не мог. По той простой причине, что не имел ни малейшего представления, где тот сейчас находится. Не то что адреса, страны с уверенностью назвать не мог. Хоть и обзвонил уже всех друзей и знакомых по пятому разу. И всё без толку. Никто ничего не знал. Единственный человек, который ему наверно мог помочь в данной ситуации - это Юрка Зотов, с которым они когда-то вместе поступали в медицинский. Сейчас Юрка был уже вполне состоявшимся хирургом, работал с его отцом, и именно к нему попал Жданов два года назад после аварии. С тех пор Зотов носится с ним как с хрустальной вазой, и уж наверняка знает, куда этого несчастного занесло на сей раз. Но, как оказалось, Зотов сорвался из Москвы в неизвестном направлении больше недели назад. И, сопоставляя этот факт со ждановским молчанием, Малиновский приходил к совсем неутешительным выводам, однако и без того обеспокоенной матери сообщать их, конечно же, не торопился. Наоборот пытался, как мог, ее успокоить. Получалось не очень. Маргарита с каждым днем нервничала всё больше и всё чаще ему звонила. Спрашивала, есть ли новости, а потом начинала уговаривать его поехать искать Андрея. А Роман в ответ уговаривал ее подождать еще день-другой, про себя надеясь, что Зотов – человек разумный, если бы что - давно бы им сообщил.
Сегодня Маргарита звонила уже в третий раз, и Роман откровенно маялся, подбирая слова, чтобы не сорваться и не высказать всё, что он думает о Жданове и о появившейся у него склонности к перемене мест без предупреждения. К тому же, день не задался с самого утра, и к настоящему моменту его состояние наиболее точно можно было выразить одним словом: «Достали!» Все будто сговорились довести его до белого каления: начальник производства с жалобами на станки, материалы, подчиненных; Милко с его коронными воплями о том, что все хотят его пОгибели и не понимают тонкую натуру творца. В конце дня позвонила Юлиана и сообщила, что возможны проблемы с уже проплаченным залом для показа, который какие-то ушлые деятели затеялись перекупить именно на необходимые им пару суток. И погодка выдалась подстать: не просто мерзкая, а мерзопакостная, как говаривал известный сатирик: весь день шел снег с дождем, к вечеру начало подмораживать. С горем пополам осилив пару поворотов, Малиновский уже собрался извиниться перед Маргаритой и закончить разговор, чтобы полностью сосредоточиться на дороге, а то чего доброго у Юрки появится новый пациент. Но не успел… На следующем же перекрестке в правый бок его красавицы въехала эта… Впрочем, что за рулем была именно «эта», Роман узнал только после того, как, включив аварийные огни, подскочил к остановившейся чуть сзади и развернувшейся боком солидной машинке: тонированное стекло поехало вниз, и он увидел вцепившиеся в руль руки с тонкими запястьями, и – бледное, с трясущимися губами, девичье лицо. Да уж, повезло так повезло… Девица за рулем – источник повышенной опасности, в этом он всегда был твердо уверен. Спасибо, что хоть не блондинка… Девушка действительно была темноволосой, со стильной стрижкой, в тонкой кожаной курточке. Из открытого окна, перебивая машинный запах, пахнуло легкими приятными духами.
- Живая?
Девица вздрогнула и посмотрела на него как на привидение. Малиновский головой покачал раздраженно и снова спросил, повысив голос:
- Всё нормально?
Вспоминая впоследствии тот вечер, Роман не раз задавался вопросом: не в тот ли момент, когда на него не мигая смотрела пара карих глаз из-под пушистой челки, маленький крылатый пакостник наконец догнал его и применил свое страшное оружие. А тогда, в первую минуту, у него возникло только одно вполне понятное желание – потрясти эту бестолковую девчонку. Правда, зачем и как ему это поможет, Малиновский и сам не знал. Но потрясти хотелось - это точно.
Впрочем, с «бестолковой» он, как оказалось, поторопился. Вопреки его ожиданиям девица не стала бессмысленно метаться вокруг поврежденной машинки, глупо хлопая крыльями или, не дай бог, грозиться и орать. Удивительно, но первое, что он услышал, было: - «А Вы?» А потом: - «Простите, пожалуйста…». От последнего Малиновский даже несколько растерялся и принялся неловко извиняться в ответ, сам не зная за что. А потом взял номер телефона. Ее. Ну и страховой конечно, хотя и ежу было понятно, что ни с какими выплатами он связываться из-за одной разбитой фары и бампера не будет, по крайней мере, сейчас – настроение не то. Перед девушкой вопрос ремонта тоже, видимо, не стоял: позвонила кому-то пару раз и, заметно успокоившись, спросила:
- Ждем ДПС?
Он огляделся: вокруг них уже начала образовываться пробка, да и ночь на дворе. Про погоду и говорить нечего – пять минут как из машины вышел, а уже порядочно замерз. В принципе, можно было и самим разобраться, не тратя на всё это время, тем более, что ущерб не большой, а девица явно из приличных, если не сказать больше. Пока он размышлял подобным образом, девушке позвонили, она взглянула на дисплей, и снова извинившись, нажала накнопку (как показалось Малиновскому, как-то чересчур поспешно). И принялась кого-то ругать, жалеть и спрашивать про самочувствие одновременно, тем самым голосом, по которому можно безошибочно определить не влюбленную, но любящую женщину. Перед его глазами тут же возник почему-то образ «шкафа» с мощным затылком и лицом, не омраченным большим интеллектом, в приросшем насмерть кожаном пиджаке…
Это, наверное, странно, но, несмотря на все заверения Сенецкой, что он, Роман Малиновский (Сволочь такая! Бессовестно разбившая прекрасную семью!) мизинца не стоит этого человека, бывший муж (или кто он там) Ольги представлялся ему потом всегда именно так и никак иначе. Хотя умом он понимал, что это явно не так. «Шкафы», как правило, предпочитают «бабОчек» и «рыбок», а не фотохудожниц, говорящих на нескольких языках. Художницы вот могут порой натолкнуться на «шкаф», как на айсберг, но тоже крайне редко.